Начало тут
Глушь да топь...
Еще ни разу не удалось пройти мне от Неруссы до Конского болота через дубравы, лежащие к северу от кордона. Перебредешь через одно озеро, выберешься на сухой гребень и снова увидишь водную гладь. Переберешься и здесь по рухнувшим деревьям, а вода опять загораживает путь. Пойдешь вдоль топкого берега искать обход и вдруг — свежие следы человека. Да это же мои! Закрутишься, запутаешься — и думаешь уже не о том, как эти дебри пересечь, а хоть как бы назад выйти. Пучится, пузырится грязь, торчат из неё бородатые от тины сучья. Самый сильный ветер вязнет в вершинах дубов, и водная гладь всегда спокойна. В этом вечно мрачном мире сомкнутых крон засияет неожиданно посреди озера белая лилия, и на душе посветлеет. Начинаешь замечать следы жизни: сдвоенные отпечатки лап выдры, поволоки бобров, кабаньи лежбища, крестики куликов.
Глушь да топь...
Еще ни разу не удалось пройти мне от Неруссы до Конского болота через дубравы, лежащие к северу от кордона. Перебредешь через одно озеро, выберешься на сухой гребень и снова увидишь водную гладь. Переберешься и здесь по рухнувшим деревьям, а вода опять загораживает путь. Пойдешь вдоль топкого берега искать обход и вдруг — свежие следы человека. Да это же мои! Закрутишься, запутаешься — и думаешь уже не о том, как эти дебри пересечь, а хоть как бы назад выйти. Пучится, пузырится грязь, торчат из неё бородатые от тины сучья. Самый сильный ветер вязнет в вершинах дубов, и водная гладь всегда спокойна. В этом вечно мрачном мире сомкнутых крон засияет неожиданно посреди озера белая лилия, и на душе посветлеет. Начинаешь замечать следы жизни: сдвоенные отпечатки лап выдры, поволоки бобров, кабаньи лежбища, крестики куликов.
А потом на берегу широкого плеса Неруссы слушаешь тихое журчание подземных родников и думаешь, что это, наверно, самые глухие леса на Брянщине. Непреодолимые воды спасают лес от нашествия людей, а лес спасает воды от быстрого стока и высыхания.
Затаишься у реки — и увидишь перелетающих с берега на берег куликов-перевозчиков. Совсем рядом сядет на ветку голубой зимородок- рыболов. Замрет, сорвется вниз, разобьет солнце в тихой воде на тысячи бликов и с ликующим писком вернется на ветку с крошечным щуренком в клюве. На песчаной отмели хищница-норка может устроить переполох у кладки зуйков, и тогда птицы со всей округи собираются ее бить...
С юго-востока по-над Неруссой к кордону ведет единственная дорога. До ближайшей железнодорожной станции Новенькое по ней пятнадцать километров. Правда, «дорога» — это не совсем точно. Нынешним летом ездить на «материк» приходилось только верхом... Лучше же всего в Новенькое ходить пешком, через Конское болото. Выхожу перед рассветом. Это время встреч с ночными животными, спешащими на днёвку, пора пробуждения дневной живности. Иду не торопясь, слушаю нарождающееся утро. Вот выворотень, похожий на сидящего человека. Пристраиваюсь на колоде рядышком. Увидел бы кто со стороны— сидят двое. Огромные перья папоротника-страусника, тяжелея от росы, медленно опускаются. Я дожидаюсь, когда посветлеет и вернется с охоты в дупло сосны крошечная совка — воробьиный сычик. И иду дальше.
Сосновый бор переходит в дубраву, дубрава — в ольшаник. Ручей, протекающий здесь, запрудили бобры. Запруда кишит животными, но подойти незаметно трудно. Канюки сделали гнездо на самом высоком дереве. Они первыми замечают человека и подают сигнал опасности. После их зычного «кий-я» можно не таиться: запруда все равно будет пуста. Но когда канюки охотятся на ямновских сенокосах, удается подойти незамеченным. Самих бобров увидишь редко — острый слух. Но почти всегда на поваленной в воду ольхе сидят чирки, тут же охотится цапля, бегают по лопухам кувшинок болотные курочки. Под ольховыми кустами я находил недоеденных выдрой щук.
На краю плотины останавливаюсь и вежливо приподнимаю головной убор — приветствую свою старую знакомую, Матильду. Матильда — гадюка совершенно черного цвета, с едва различимыми зловещими зигзагами на спине. Если позволяет время, я присаживаюсь отдохнуть и поговорить с «символом мудрости» о жизни. Но змея, как и подобает мудрому созданию, лишь слушает. В первые времена нашего знакомства мы друг друга побаивались: она уползала и заросли чистотела, а я обходил их стороной. Сейчас Матильда не прячется, а я в свою очередь, ее попросту перешагиваю. Мои шаги змея, видно, хорошо знает...
За ручьем начинается забытая людьми гать. Ноги проваливаются в топину по колено, но упираются в гнилые бревна. Добредаю до озера Зныковища. Низкие торфяные берега огорожены двухметровым тростником. Летом здесь собираются кабаны, и я покрикиваю, чтобы они знали о моем приближении и успели скрыться. А то забрел раз прямо в расположение семейства — не знал потом, куда бежать. Куда ни сунусь, всюду из-под ног прыскают полосатые поросята, а угрожающее уханье их мамаши раздается то из крапивы справа, то из камышей слева. Ничего общего с хрюканьем домашней свинки — разъяренный звериный рык! Свинья делала стремительные выпады в мою сторону, и хотя я теоретически прекрасно знал, что эти выпады лишь угроза, практически я предпочел оказаться на ольхе. С безопасной высоты сосчитал поросят: двенадцать было...
За Зныковищем до самого Новенького тянется Конское болото. Редко удается ныне деревьям стать взрослыми, тем более постареть. Вокруг же кордона удивительное обилие старых деревьев. Возле Неруссы есть дубы, которые не обхватишь и втроем. Рассказывают, что лесник, который строил кордон, целое лето прожил в беседке, укрепленной в кроне гигантского дуба, за что до самой смерти носил прозвище Тарзан.
Леса эти не успели вырубить из-за отсутствия дорог. Выходит, что бездорожье — не всегда беда.
Игорь Шпиленок
Опубликовано в газете "Брянский рабочий" 6 октября 1983 г.
Продолжение следует...
Опубликовано в газете "Брянский рабочий" 6 октября 1983 г.
Продолжение следует...
Комментариев нет:
Отправить комментарий